О единственной женщине сварщице ликвидаторе аварии на Чернобыльской АЭС. Надежда Калюк – барнаульская пенсионерка. Глядя на эту ухоженную женщину с добрым лицом, светящимся теплотой и участием, обладающую живым умом и отменной памятью, не подумаешь, что ей уже за шестьдесят, из которых более восьми посвящены Чернобылю, за что она получила Орден Мужества, что имеются серьезные проблемы со здоровьем. Предлагаем читателям ознакомиться с интервью, которое было записано в годовщину 20-летия со дня чернобыльской трагедии. С момента аварии на Чернобыле Надежда Калюк долгое время была единственной женщиной-сварщиком на Чернобыльской АЭС. После трагедии – в октябре 1986 года – на сумасшедшей высоте варила швы в турбинных цехах энергоблоков. Она свою профессию считает призванием, говорит, что повидать пришлось многое, много горя пережить. В Чернобыле Надежде Калюк довелось наблюдать и собак-мутантов, и домашнюю живность с двумя головами, и мародерство. Даже провести некоторое время в черниговской психбольнице пришлось за то, что пыталась доказать: в 1989 году ее недуг был связан с большой дозой радиации, полученной ранее. На свою судьбу она не жалуется, считает, что жизнь была яркой и насыщенной, удалось много хорошего сделать людям. Признания заслуг и должного отношения к себе, как ликвидатору чернобыльской аварии, она уже не добивается, но считает, что чернобыльцы должны это делать, потому что никто лучше них самих не позаботиться о проблемах. На протяжении последних лет у Надежды Калюк другая задача – найти тех, кто поможет ее сыну. - Надежда Михайловна, как вы узнали о чернобыльской аварии? Узнала из вечерних новостей по телевизору. Показывали этот развороченный реактор и панораму с пожарными, которые теперь уже умерли. Первое впечатление было – что это диверсия: ну не могло в советское время такое произойти. - Как вы попали на ЧАЭС, при каких обстоятельствах? В 1986 году я работала сварщицей по шестому разряду на Барнаульском котельном заводе. У меня было личное клеймо. Наше предприятие выпускало оборудование для атомных электростанций, в том числе, для Чернобыльской АЭС. Когда было принято решение о восстановлении станции и стало известно о неполадках с нашим оборудованием, завод должен был командировать туда своих рабочих. Первым с нашего котельного участка в Чернобыль ездил Саша Кляус. Он пробыл там с мая по июнь. Приехал, был весь распухший. Я у него тогда еще спросила: “На курорте, что ли, был, – располнел-то так?”, – а он говорит: “Подожди, поедешь, посмотришь, какой там курорт”. Уже потом, когда стали спрашивать, кто поедет восстанавливать оборудование – никто не соглашался. Я прятаться за чьей то спиной не привыкла – характер упрямый. Сказала, что поеду. Мне тогда 45 лет было. Вечером в октябре 1986 года дома раздался звонок: руководство попросило срочно приехать на завод, взять командировку и немедленно отправляться на Чернобыльскую АЭС. Поскольку никого из домашних не было, я сказала: “Буду готова через два дня”. Спросила еще: “Что с собой брать?” На что начальник мой ответил: “Ничего не нужно”. “А что будем варить?”, – “Дырку. Заварите – приедете назад”, – ответил он. В итоге собралась группа из трех человек: я, Котельников Андрей и Лебедев Степан. В Москве нас не пропускали в самолет: выяснилось, что для командировки в Чернобыль, объявленный в то время зоной строгого режима, кто-то должен быть за нас ответственным. Так и познакомились с новым директором АЭС. Его звали Эрик Поздышев. Он посмотрел наши документы, оценил квалификацию и взял такую ответственность.на Чернобыльской АЭС - Какие были первые впечатления по приезду в Чернобыль? В самом Чернобыле пропуск и командировку оформили быстро. Жили мы в одном из “отмытых” http://chernobil.info/wp-content/gallery/book/640-chern2_1.jpgподъездов. То есть, люди были выселены, а нас, командированных, туда заселили. Стаж по сварке в то время у меня был 22 года. Я знала, что такое электрические поля, что такое сварка и все, что связано с ней, но не знала, что такое радиация. Думала, где она тут? Ею даже не пахнет. Набрала с собой чемодан вещей. Наш куратор, когда меня встретил, недоумевал по этому поводу, – зачем? На станции выдавали рабочую (белую) и простую одежду. Утром мы надевали рабочую одежду, а когда шли на обед, ее снимали и облачались в простую. Грязную там не стирали, а закапывали в могильнике. После обеда нам уже выдавали новую одежду. Из средств защиты у нас были только респираторы. Очень запомнился масштаб разрушений, внешний вид людей и горе на их лицах, брошенные дома и сады. Это страшная картина. Я была поражена тем, что весь четвертый энергоблок убирали молодые солдаты – мальчишки, которым было не больше 20 лет. Тяжелее всего было тем, которые сбрасывали графит с крыш. Форма защиты у них была – свинцовые фартуки, а на голове шлемы и маски. Начальник турбинного цеха, на который нас направили, показался мне глубоким стариком с натянутой, как пергамент желтой кожей. Запомнилось, как разрушали бульдозером Копачи – первую от Чернобыля станцию. Едем на работу и видим: бульдозер подъезжает и хату сталкивает. Сравняли все. Очень характерная примета того времени – мародерство. Выселили Припять. Погреба там ломились от провизии. Их вскрывали, спиртное выпивали, а закусывали грибами и соленьями. Я была очевидцем того, что и в Чернобыле во время дезинфекции далеко не все предметы домашнего обихода попадали в могильник. Как ни странно, уверенность в том, что жизнь в этих местах еще наладится, в меня вселил петух. Когда мы приехали в Чернобыль, там был один-единственный петух, который как ни в чем ни бывало, горланил и важно расхаживал по тротуарам. К моему второму приезду петух этот был уже с курочкой и целым выводком из девяти цыплят! - Какую работу ваша группа выполняла на АЭС? Мы приехали ремонтировать деаэраторные колонки в первом и втором турбинных цехах. Прежде меня попросили заварить образцы, чтобы проверить, как я справлюсь. Тест я прошла и началось ожидание. Поврежденную деаэраторную колонку нам показали на следующий день. На одной из ее стенок в районе стыка действительно оказалась дырка. Залатать ее я решила при помощи медной пластины – подставить ее изнутри и заварить вначале аргоном, а потом – электросваркой. Позже выяснилось, что повреждения есть на всех четырех деаэ Надежда Калюкраторных колонках второго энергоблока: по всему периметру стыков, там где приварены колпаки, идут трещины и микротрещины. Поэтому решено было не латать, а все срезать, ставить новые, а потом уже приваривать. Эти колпаки были доставлены самолетом за сутки. То время запомнилось тем, что был взят высокий http://chernobil.info/wp-content/gallery/book/640-kaluk2_.jpgтемп. Делать нужно было быстро. Такая катастрофа. Хотели все быстро запустить, продемонстрировать тем самым, что не очень это опасно и разрушений не много. Но оказалось, что совсем иначе все. Ведь взрыв был огромной силы, оборудование пострадало от сотрясений. Надежда Михайловна, почему вы решили вернуться в Чернобыль после того, как у вас закончился срок командировки? Из-за уверенности в том, что мой труд нужен здесь, у меня возникло чувство ответственности перед людьми, которым авария принесла столько горя. Это масштаб необыкновенный! Хотелось сделать хорошо и быстро. Ведь кому-то нужно делать? О том, что опасно, что радиация, не думала. Но очень хорошо соблюдала технику безопасности. К тому же не хватало сварщиков. Меня попросили порекомендовать, кого с котельного завода можно было бы прислать? Я назвала себя и еще троих. Из тех приехал только сварщик Виктор Малышев, с которым мы всегда работали в бригаде. Я знала, что всегда могу на него опереться. С Малышевым мы заварили первую колонку. Когда поняли, что она отошла у нас без брака, испытали настоящую радость.на Чернобыльской АЭСhttp://chernobil.info/wp-content/gallery/book/640-kaluk3_.jpg - С какими трудностями столкнулись в работе? Когда варили колпаки, основной трудностью была высота – леса никто не делал, все было на скорую руку. Очень шатко было работать на верхней отметке. Не было достаточного снабжения питьевой водой. Поначалу нам не давали молоко, с задержкой выдали талоны на питание. Вообще, на командированных руководство АЭС внимания обращало мало: работайте сколько хотите. Мы работали не по 8 часов (как потом в табеле записали), а по 18 и даже по 24 часа. Сутками торчали там. Потому что нужно было сделать. Когда стали варить внутри колонок, стала делать зачистку корня шва. Дышать там вообще нечем было – словно ведро йода разлили. Тогда Малышев – царство ему небесное – сказал: “Надежда Михайловна, варить я полезу сам”. Я, конечно, за это ему благодарна. Может быть, тот день и спас меня от смертельной болезни. Правда, после этого мы с ним 10 дней не могли разговаривать – хрипели, потому что заработали ожог гортани. Малышев уже умер. Это случилось уже после командировки, через два года. Естественно, ему взаимосвязь с облучением не сделали, – списали все на пьянку: он на поминках выпил. В общем-то, я считаю, что Чернобыльская АЭС была восстановлена только за счет командированных из России. Трудно было и физически, и морально. Когда нам выдали талоны на питание, я в первый вечер зашла в столовую: бушлаты, кепки – одни мужики и все здоровенные. Их там было человек 80. Думаю, Боже мой, куда я попала? Зачем приехала? Столько мужчин, и ни одной женщины (даже на раздатке) – что про меня подумают? Вылетела из столовой. Потом решила, нужно успокоиться, говорю себе: “Надюша, вперед! Если сейчас спасуешь, значит, совсем спасуешь”. Я зашла, взяла разнос, смотрю, куда сесть. Села, начала кушать, у меня что-то спрашивали, я что-то отвечала, – вот так и пересилила барьер неловкости. Потом многие пытались ухаживать. Но я перевезла свою семью, и отвечала, что не за этим сюда приехала, что есть муж и двое сыновей. Так я проработала 1986 год. С 1987 по 1994 годы я занималась восстановлением первого, второго и третьего энергоблоков. - Когда у вас стала проявляться болезнь? С 1994 года. Я могла работать только по 2-3 месяца в году, но меня все равно не списывали, потому что в то время нельзя было инвалидность давать: сказали, что станция уже чистая. Первое, с чего началось, – посыпались зубы. Потом стали отказывать ноги, руки, мышечная система. Появились головокружение, рвота. В больницу меня поместили с обезвоживанием организма и сказали, что это у меня дизентерия, а не от радиации. Я там пролежала три месяца, с кровати вставать не могла. Пригласили психиатра. Врач у меня спросила, за счет чего у меня такое состояние, а я ответила, что, видимо, получила хорошую дозу облучения. После этого отправили в Чернигов в психбольницу. Потому что нельзя было так отвечать в 1989 году. Из-за ослабленного иммунитета начали всякие болезни привязываться. Ни одного года не обходилось без радиологического центра под Киевом. В 1998 году, когда стало совсем плохо, я решила ехать в Россию и умирать здесь, – считала, что мне осталось жить 1,5 года, не больше. Но когда на Алтай вернулась – мне тут сестры помогли, хорошее питание было – я пошла на поправку. Очень помогли кедровые орехи, зеленый лук, парное мясо, молоко, сметана. И еще очень важный фактор при лучевом облучении – должно быть меньше солнечных дней, а мы, облучившись на станции, ведь после вахты еще на море ездили, отдыхали. А узнала я об этом только в 1994 году. И когда меня отправили на инвалидность, врачи сказали, что сделать это нужно было еще в1989 году. - Надежда Михайловна, как получилось, что вы выбрали не женскую профессию, почему стали работать сварщиком? http://chernobil.info/wp-content/gallery/book/640-kaluk4_.jpgна Чернобыльской АЭСС 6 класса я мечтала стать юристом и поступить в Свердловский юридический институт. Школу окончила в 1960 году в селе Огнева Заимка в Новосибирской области. Для поступления в вуз требовалось два года трудового стажа. Но никто не подсказал, что можно было взять справку в колхозе, ведь мы деревенские девчонки, работали все лето, начиная с июня и по август. В общем, я решила, что поеду в Новосибирск к брату, устроюсь на работу, заработаю стаж, а потом пойду учиться. Возникли проблемы с пропиской. В сентябре, когда мое терпение кончилось – маяться бездельем 2 месяца в городской квартире для меня было крахом – брат решил: “Пойдем, оформим тебя в училище, а потом, когда дадут прописку, заберем документы”. Я на это согласилась, но оказалось, что наборы везде уже закончены. Оставалось только третье новосибирское училище, где принимали токарей и сварщиков. Причем токари были уже набраны, оставалась группа сварщиков. Завуч в приемной комиссии начал мне рассказывать, что такое сварка. В колхозе я ее не видела, но вот в Новосибирске наблюдала за сварочными работами на стройке нового дома: человек работал на высоте, вниз стекали искры. Это меня заворожило. Когда мы пришли забирать документы – нам сказали, нет, документы не отдаются назад. Если поступил – учись. Тогда мне еще завуч сказал, что профессия сварщика – это хороший заработок. Отца у меня не было (он погиб под Москвой в 1941 г.), мама тянула троих. Мои сестры пошли учиться в медучилище и носили одну телогрейку на двоих. За 2 месяца практики я заработала 400 рублей денег. Купила себе платье и туфли. Так как у меня папа погиб, мне платили не 23 рубля стипендию, а 28 рублей. На эти деньги юбку и блузку приобрела. Я была рада тому, что нас обучили такой профессии. Сварка – это завораживающее зрелище! Удержать расправленный металл, чтобы он вниз не стекал, чтобы не было сосулек. Особенно нравились вертикальные швы. Когда шлак отобьешь, посмотришь на гладкий и ровный шовчик – это такое счастье! В монтажных условиях я проработала 12,5 лет.
